светлая ночь искусана тысячей жал
все к одному, все потому, что слово
— кинжал

вонхо — это ад.

он обводит пальцами сеул, город в полыхающем племени, он рисует его на 9 кругах данте и пляшет на костях прогнившего насквозь человеческой грязью мира. он сжимает жизнь в крепких ладонях, давит, перекрывая воздух, не даёт ей вырваться, потому что она так редка, она так хрупка, и места ей быть не может.

он пробует кровь чангюна на вкус, а вокруг него заигравшиеся демоны, забывшие, кто их хозяин и где их место. глядя на потемневшие лица с хищными узкими глазами, он всё равно чувствует: во всех этих людях есть частица его крови. плоть от плоти его. кровь тысячу раз разбавленная, вязкая, ударяющая в голову, приправленная острым перцем и отравленная духом демонов — все они всё равно ведут к нему, потому что ни у кого из них нет чистых корней. у всех у них, если копнуть поглубже, найдётся один исток.

путь к дьяволу.

демоны, которых он держит в строгих черных телах, голодны настолько, что едва сдерживаются, чтобы не искать грешников, бить их о стены, разбивая черепа, как скорлупу грецких орехов; демоны умели быть людьми, но с вонхо теряли человеческий облик быстрее животных, зараженных бешенством, становились омерзительно примитивными. с чангюном они утратили и собственное «я». их хозяин отнимал у них последнее, чтобы поддерживать жизнь в себе, но они продолжали ему служить. вонхо бы переломать им всем шеи, но он здесь, перед красной комнатой, ведёт языком по губам и хочет еще крови.

крови им чангюна.

вонхо это ад на земле и ад после жизни. от него не сбежать и не скрыться и на том свете. он дарует иную жизнь и он ее отбирает, он создаёт монстров и безжалостно вырывает им сердца, а после скармливает собакам, чтобы ничего не осталось на этой земле от тела того, кто посмел укусить отцовскую руку.

вонхо сморит на чангюна, и того уничтожает не чертова красная комната, а потрошащий взгляд люцифера. вонхо его убивает, вонхо его душит, вонхо из него кожу живьём сдирает, чтобы сделать больно, чтобы видеть его агонию, чтобы слышать его крик. потому что никто никогда не посмеет больше его предать.

чангюн — как тень, порождённая тьмой, жаль только эта тень взраслась в вены, слилась с самой кровью чудовища и не отпускает, не даёт губам разомкнуться и сказать то самое «убей его». феликс о себе напоминает, нависает грозовой тучей, ядовитой смесью проникает в сознание, ждёт права расписаться своим именем на теле жертвы и принести очередную смерть, но вонхо тянет, отсчитывает секунды, смотрит на тело, которое может превратиться в прах по одному щелчку его пальцев, и где-то на мёртвом сердце расходится шов, кровь заливает грудь, вонхо ему говорит заткнись, даже не смей вестись, но «убей его» так и не произносит.

чангюн — это красота ночи и падение холодных звёзд с далёкого тёмного небосвода. вонхо желаний не загадывает, ведь вера давно распылились детскими болезненными воспоминаниями, насильно стертыми из памяти, но раздавить этот свет не может. и где-то глубоко в сознании под шумящую кровь в ушах ритм сердца выбивает —

красный ему к лицу.

сомнения как ядовитый плющ стягивают горло, гремучей змеей обхватывают грудь и разносят по крови смертельную смесь, дурманя разум, он зажмуривается до белых мурашек, шаг назад делает, разворачивается — нет говорит себе, но доверие столь хрупкое, обжигает ладони, он его лелеет и в себя пропускает.

по одной команде стоп все замирает, чудовище приближается к своей безвольной жертве, распластанной и безоружной на раскалённом полу,  и присаживаясь на корточки рядом, смотрит в саму душу, когда за подбородок к себе лицом поворачивает, спорит с собственным разумом, себя убедить пытается, что им чангюна бы стереть с лица земли.

и не верить в то, что
созданный им чертенок
не предал бы его.

вонхо с силой давит на его подбородок, сжимая челюсть и угрожающе рычит:
— если это ложь, я с тебе кожу живьём сорву.

он не слышит ни голос собственного разума, ни голоса тех, кому стоило бы доверять, и ведёт языком по шее им чангюна, слизывая его предательскую кровь. монстр доволен.

— феликс, помоги ему.

и уходит, чтобы вымесить злобу на других, чтобы выпотрошить их органы собственными руками наружу, чтобы успокоить чудовище в себе.

потому что

никто
никогда
не смеет
предавать
его.

потому что

никто
никогда
не смеет
изменять ему.

чужая жизнь прерывается навсегда. а дьявол лишь смотрит на бездыханное тело, да глаза закрывает. за ним не расправляются крылья, за ним не слышится ничего. все, что вокруг — вакуум, куда не проникает ни один из звуков.

я вас породил — я вас и уничтожу.

чангюн может быть послушным, может не дерзить так откровенно, оголяя белоснежные зубы только для того, чтобы искренне ему улыбнуться. может быть почти-что идеальным. он на самом деле много что мог, вот только хотел ли?

уже без ранней злости вонхо опускается в кресло перед окном. рецепторы переключились, как по щелчку. теперь сто процентное внимание только ему одному. взгляд мажет по контурам телам под пледом и думает лишь о том, что им чангюн стал его проблемой.

вонхо ожесточился в сочхо. и это было видно — никогда он еще с таким восторгом не разыгрывал войны на шахматной доске, никогда он еще не топил в крови столько людей, столько жизней. он руку заносит над каждым, разрубает нити, целует иногда в лоб успокаивающе. и люди цепляются за него, молят его дать им еще немного времени, но смерть непреклонна.
из списка будут вычеркнуты все. не важно кто ты — предатель или помощник предателя — смерть придет к каждому.

вонхо не нужно поворачиваться, чтобы понять, что на него смотрят. пальцы тянутся за бокалом виски, а взгляд по-прежнему устремлён на город за окном.

— и почему же только ты можешь найти предателя?

голос низкий, окутанный ледяными глыбами, сквозь которые пробиваются угрожающие нотки.

и вонхо ловит себя на мысли, что сквозь вкус холодного виски он все ещё чувствует на языке тёплую кровь чангюна.душу и не спрашивает.